По циферблату стрелки отмечают
Безжалостного времени пробег.
И с каждым часом прошлое теряя,
Грядущее находит человек.
И время то, увы, не остановишь,
Работает великий Хроникон.
Сначала были музыка и слово,
Как преобразователи времен.
Века в комок! И замерли секунды,
И Вечность застывает на нуле.
Великий мрак, пришедший ниоткуда,
Все растворит в нигде, и канет след.
Грядущее! Меняя ипостаси
По кругу превращения души,
Идем туда, где кажется прекрасным
Тот мир, в котором можно будет жить!
ДУБ
Ломали дуб. Кому-то он мешал,
А может быть, и по другой причине.
Наверно, в этом месте шла межа
И встала перед телом исполина.
Бульдозер злобно рявкнул и ножом
Врубился, только щепки полетели.
И матерился грубо управдом,
Рычал в кулак прораб осатанело.
А дуб стонал, дрожал, но все стоял.
Накинули на крону трос-удавку.
Убийцам восхищенный мадригал
Живущий рядом графоман наплакал.
И вот под крики громкого «Ура»
Повержена громада исполина.
Карабкается шумно детвора,
Как мухи на кусок сырой конины.
Лежит в пыли, прожив две сотни лет,
Краса и гордость рода Оболенских.
И девочка-подросток в тот момент
Рыдает потихоньку в занавески.
Но грянул Суд! И управдом исчах,
Прораб упал на тротуар с балкона.
Инфаркт хлестнул жестоко, как камча,
По автору проекта; он со стоном
Отправился к чертям месить дерьмо.
Поверьте, справедливая расплата.
Из них ведь каждый в одночасье мог
Не допустить убийственного акта!
Я по туннелю голубому шел
К блестящей точке где-то там, вдали.
Я рвался к ней своей больной душой,
Хотя и знал, что ухожу с Земли.
А точка превращалась в яркий свет,
Который мир прекрасный освещал.
И знал я в тот волнующий момент
К кому я шел и перед кем предстал.
Я по ступеням поднимался вверх,
Как сын любимый и почетный гость.
И там с улыбкой на глазах у всех
Меня встречал Иисус Христос.
О, кто Ты, подаривший мне любовь!
Как часто мы не отдаем отчета
И ищем аллегорий звучных ноты,
Случайно услыхав предвечный зов.
Предела нет, когда мы узнаем
Природу возникающего чувства;
На этом вечно зиждилось искусство,
И счастлив я в открытии своем.
И радугу вдыхаю опьянев,
И миллиард сверкающих соцветий
На волосы стряхну я в каплях этих,
И утону в чарующий напев.
О, кто Ты, подаривший мне любовь?!
Познав неописуемую радость,
И веруя, и в чем-то сомневаясь,
Бегу из душных глоток городов.
И вестников прекрасные черты,
Несущих мудрость вечную достойным,
Умом пытливым, духом беспокойным,
Нам дарят первоформы красоты.
Вливается искристый светопад
С высот астральных в сердце человека,
Рождая смех и слезы вперемешку…
Об этом все писанья говорят!
МУЗЫКА
Музыка из воздуха рождалась,
Из росы и запаха цветов.
Словно экзотическая пряность,
Околдовывала стол и кров.
В гармоничной стройности нюансов,
В непонятно милых мелочах
Слышалось ворчанье контрабаса
И стенанье скрипок при свечах.
Музыка изысканно царила,
Наполняя все вокруг собой,
Многоголосово, многокрыло
Воспарив над миром и судьбой.
И заведомо необъяснимой
В виде нот на нотный лист легла.
Будучи особенно любимой,
Пальцы музыканту обожгла.
Над кронами деревьев, в облаках
Плыл крест в малиновом закате.
И слез хрусталь на веках и щеках
Насыщен был витиевато
Величием вселенского огня,
И звон печальный плыл над миром,
Как продолжение всего меня,
Влетая птицей Вечности в квартиру.
СМЕРТЬ КЛОУНА
В гримерной цирка клоун умирал,
Собралась труппа, ждали часа смерти.
А он, закрыв глаза, лежал, молчал,
Обласканный в другом, нездешнем свете.
Веселый грим зловещим ныне был.
Испуганная этим танцовщица
Хотела снять его; но он глаза открыл
И вымолвил: «У Бога пригодится…
Не трогай, посмеюсь над Сатаной…»
Вдруг приподнялся, дернулся и замер.
И, провожаемый в бессмертье тишиной,
Ушел навек. Лишь горькими слезами
Оплакивали все последний путь,
И речи над могилою звучали.
На стареньком погосте крест воткнуть
По общему решенью пожелали.
А в ту гримерку новый шут пришел,
Самонадеянный веселый бедолага.
И ночью испытал испуг и шок,
Увидев тень над бутафорской шпагой.
Казалось, что у призрака лицо
Грим сохраняло ярко нереальный.
И чувствовал последним подлецом
Шут молодой себя в гримерке-спальне,
Где зеркало – свидетель неудач,
Успехов ярких, взлетов и падений.
И вырвался из горла горький плач,
Упал фигляр пред тенью на колени.
А призрак только ласково вздохнул
И растворился в золотом сиянье,
Лишь ветерок по волосам вспорхнул
И заблудился в темно-синей ткани.
На спине его горб вырастал.
Говорили: «Смотрите, горбун».
Он немного уродливым стал,
Хоть был возрастом вроде бы юн.
С посвященьем в ладонях своих
Тайны света и мрака держать
Он в леса уходил, чтобы в них
До конца обреченность познать.
В тишине у корявой сосны
Он у Бога прощенья просил.
По ночам видел яркие сны,
Исполняясь космических сил.
Горб склонял, горб давил до земли,
Словно ноша забытых обид.
В глубине же небес журавли
Схиотшельника звали навзрыд.
Но настал удивительный час,
Горб исчез, да и тяжесть ушла:
На спине вырастали искрясь
Два огромных и белых крыла.
И смеялся счастливый изгой,
Выходя из темницы своей.
Он летит! Голос песней его
Раздается над миром людей!
ДВА НЕПРАВИЛЬНЫХ СОНЕТА
1.
О, как прекрасна все-таки весна!
Но мне по сердцу осень золотая.
В ней прелесть созревания видна,
Беременность великая такая.
Как солнца луч с высот летит до дна
И плодотворно орошает землю,
В богатстве сентября воссоздана
Зачатья сила звонкого апреля.
И кто бы мог понять и описать
Величие волхвующего мая.
Ведь даже хмарь рождает чудеса,
Поэтому я осень принимая,
Ей в целом предпочтенье отдаю,
И для тебя, любимая, пою.
2.
Бурлит пространство, пенится, кипит,
В сплетении времен бушует пламя.
А мы скрижали рубим топорами,
Проламывая вечности гранит.
Мы недовольны, все внутри свербит
И тянемся к запретному руками,
Вымаливая у распятья в храме
Прощение проступков и обид.
Но любим и любовь свою храним,
Как нечто запредельное, святое.
И даже очевидной пустотою
Гордимся, как открытием своим.
И ты пришла не просто так ко мне;
Пусть говорят, что истина в вине.
ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНИЯ
Почти по В. Шекспиру
1.
Спросила ты – люблю ли я тебя…
Ну что могу я в этот миг ответить?
Быть может на минуту станет легче,
Когда отвечу лицемерно: «Да»?
Скажи мне, а легко ли беспощадно
Жестокой правдой ранить сердце?
Конечно, если сердце – камень черствый,
Тогда чужой любви понять не сможет
Жестокий человек, не знавший ласки.
Не сможет он страданий оценить,
Не выстрадав, не выболев, не зная
Горячей страстности томящейся девицы,
Которая в присутствии мужчины
Искусывает свои губы в кровь.
И пламенем охваченное тело
Дрожит, как будто все земные силы
Его в минуты эти содрогают.
Глаза расширены, из горла стон горячий
Наружу рвется; изогнувшись страстно,
Отдавшись всласть, она его целует
И в глубину любви ныряет с головой.
2.
И я тебе тогда ответил: «Да»!
Желая обладать, не зная меры,
Но быть свободным в выборе решений –
Не это ли желанный идеал?!
А может кто-то осудить меня?
Ведь если постепенно нить тугую
Перетереть, она не лопнет сразу.
Так и в любви… Когда неторопливо
Костер любовный влагой ледяною
Не вдруг и не внезапно заливаешь,
Тогда и сердце столь глубокой раны,
Конечно, от разрыва не получит…
А горечь и досада неизбежны,
Хоть осуди, хоть не суди меня!
3.
Но я приду! В тяжелый миг однажды
Приду к тебе и жадным поцелуем
К теплу дрожащих губ и щек горячих
Губами, как к цветку я прикоснусь.
И если ты меня в тот миг отвергнешь,
Сумев осилить воспаленность страсти,
Тогда, ценя твою любовь и гордость,
Я преклонюсь перед великою тобой!
А если не отвергнешь? Что ж, мы люди…
Природа-мать, на всех на нас стараясь,
Затратила один и тот же материал.
Но в страсти и в любви мы все различны!
Лаская грудь твою, целуя тело,
Вдыхая аромат волос пьянящий
И от тебя пьянея без вина,
Я в Вечность загляну на миг и снова
Закрою утром дверь твоей квартиры,
Чтоб вечером опять к тебе прийти!
