Стихи 2008

Автобус в парк. Идет автобус в парк.
Я пассажир единственный в салоне.
Цветы в руках, в душе слегка бардак,
Что оказался я в чужом районе.
Врывается в открытое окно
Цветущего жасмина терпкий запах.
Огней сверкающее волокно –
Поток цветистый на ночных эстампах.

Еще шумит Кутузовский проспект.
Придется скоро говорить таксистам,
Что я, тобой любимый человек,
С пустым карманом и душой расхристан.
Что позже рассчитаюсь как-нибудь;
Водители Москвы – народ особый.
Ночной всегда непредсказуем путь,
В нем не прощают ни вранья, ни злобы.

Мой путь к тебе. И знает только Бог
О способах моих передвижений.
Возможно то, что не жалея ног,
Пойду по городу без огорчений.
Поможет мне филевская братва,
Сопроводит поэта до порога.
О, ты была, любимая, права,
Сказав, что быть в пути нельзя без Бога.

Ну, а пока идет автобус в парк.
Неоновые вывески мелькают.
В спектакле жизни наступил антракт,
Лишь только занавес не опускают.
На сцену снова выйдем поутру,
Взгляд оживет и станут мягче скулы.
Вести продолжим древнюю игру…
Но слава Богу! Мы с тобой уснули.

Все возможно в этой краткой жизни:
У тебя богатство украдут,
Ведь завистники всегда корыстны
И чужое с радостью берут.
Но возможно то, что ты считаешь
Собственностью, было не твоим.
Ты сегодня чем-то обладаешь,
А назавтра расстаешься с ним.

Ведь украл и жил одним обманом,
И сегодня продолжаешь красть.
Стал почти купюрным наркоманом
И боишься потерять, упасть.
По ночам охватывает ужас
От предполагаемых потерь.
Сотни раз вспотев, от страха тужась,
Загнанной овцой глядишь на дверь.

Не прощаешь и прощен не будешь,
Осуждаешь – будешь осужден.
На Суде последнем не подкупишь
Тех, Кто высшей властью наделен.
В неуемной, низменной гордыне
Очерствел душою и ослеп.
Горько мне, что я пишу скотине,
Превратившей мир свой в мрачный склеп.

Играю нынче в шахматы с женой.
Решив, что каталонская защита
Моей задумкой будет основной,
В ходах своих небрежен нарочито.
Жена грозит слоном моей ладье,
Но пешки аннулируют опасность,
В позициях определилась ясность,
Я по-гроссмейстерски на высоте.

Но логику у женщины понять
Мужчинам зачастую не по силам.
Решив коней зачем-то разменять,
Она ферзя мне уступает мило.
Злорадствую, эмоции штормят,
В игре не существует благородства.
Ферзя жены беру не без позерства
И получаю настоящий мат.

Мне ни спеть тебе, ни рассказать,
Чувствам слов и звуков не хватает.
Я не из разряда грустных ябед,
Приходящих в Люксембургский Сад.

Не хочу с природой в унисон
В дождь грустить, а в ясную погоду
Радости изменчивую льготу
Тратить на дассеновский шансон.

Я чего-то, собственно, хочу!
Только если говорить буквально,
Прозвучит немного тривиально…
Вдруг еще к тому же огорчу?

Лучше позвоню тебе и мы
Вечером попьем вина в «Ротонде».
Там уютно при любой погоде,
Лишь к вину не подают хурмы.

Набираю желуди в коробку,
Чтоб потом на водке настоять.
Этот желудь чуть зеленый сбоку,
А на этом солнышка печать.

На коричневатом глянце третий
Заимел белесое пятно.
Рядом находящиеся дети
Веселятся – дяденька чудной.

Улыбаюсь им в ответ, конечно,
Не пытаясь что-то объяснять.
Взрослые и то порой беспечны.
Что же на детей тогда пенять?

Люди знаков истины не видят,
Им бывает часто невдомек:
С неба , на Своем престоле сидя,
Нам ее подбрасывает Бог.

Совершив очередную глупость,
Думаешь, что важен и умен.
Но моих поступков совокупность –
Нуль в балансе минус миллион.

Вряд ли оправдания позволят
Что-то увеличить; шансов нет.
Лишь, увы, сомнительная доля
Выстраданным пичкать Интернет.

Сотни анонимных щелкоперов
Выскажут суждение свое.
Только тошно от ненужных споров,
Каждый под себя всегда поет.

И персону мнит свою – Белинским,
А копнешь – диагноз налицо,
Словно травянистым злом индийским
Обкурилась свора подлецов.

Горечь в горле, в сердце безысходность,
Всем вокруг на вирши наплевать.
Женщинам нужна моя свободность,
Увлеченность, деньги и кровать.

Я не лжец, не видоизменяем,
Я могу одной принадлежать.
Если в мыслях мы на мир пеняем,
Очевидность можем лишь стяжать.

Смею ли мечтать я о трибунах,
О софитах и подмостках сцен?
Или, залетев в кювет, Фортуна
Соскребает молча грязь с колен?

Бедолаге ей не до поэта.
И другим он тоже, как бельмо.
Гусеницей в жесткости пинцета
Сдавлен я. И на душе ярмо.

Да, меня судьба загнала в угол,
Кляп во рту, ломает сталь оков…
День придет, одушевленных кукол
Развенчает ураган стихов.

Я к вам приду с небес и облаков,
Когда визит мой вы совсем не ждете.
Я вашу боль от происков врагов
Хочу забрать, украсть, в конечном счете.

Я в вашу жизнь негаданно войду,
Не изменив ее, не нарушая.
Но каждый ждет явление, звезду,
Пусть озарит, хотя бы небольшая.

С души уставшей призрачная хмарь
Сползет, растает, как туман в низинах.
И волшебством украсится январь;
Проснетесь – пол в квартире в апельсинах.

На стенах ананасы, виноград,
В ведерке охлажденное «Чинзано».
Сияя в сотни, тысячи карат,
Звезда расплавит липкий мрак обмана.

И будет в сердце праздник новизны
По слову и желанию поэта.
Другие сможете увидеть сны,
Душа в них будет радостью согрета.

С души спадет незримый гнет оков,
Не стоит даже в этом сомневаться.
Я к вам приду с небес и облаков,
Чтоб навсегда в сердцах у вас остаться.

Я часто вспоминаю Чиланзар,
Блуждание в районе Беш-Агача.
По вечерам звучание гитар,
Игра в футбол на янгиюльских дачах.

Я помню абрикосов аромат
И воровство арбузов в Алмалыке.
Нас веселил тогда узбекский мат
И наши безобразия на рынке.

Потом я честно деньги отдавал,
Прося у Алихана извинений.
Платком он вытер лысины овал
И пригласил отведать угощений.

Меня кормили пловом и самсой,
«Чашмой» поили и «Узбекистоном».
Домой тогда приехал я косой,
Везя черешню в дар в кульке огромном.

Возможно даже, что в предсмертный час
Пригрезится мне сладкий дым шашлычен.
Когда-то это будет, а сейчас
Мир памяти прекрасно безграничен.

Ароматом вязов и каштанов
Опьяняет Люксембургский Сад.
Молча по аллее Капитанов
Совершаем поздний променад.
Улыбаясь полувиновато,
Что-то нам картавит старый мсье.
Слов знакомых мало: «Травиата»…
Нотр-Дам… Мадлен… Champs-Elysees*.

Старичок вздыхает, тихо шепчет
И, рукою сделав странный жест,
Словно счастлив был от нашей встречи,
Вспомнил что-то про Булонский Лес.
Я ему ответил по-английски,
Что уходим мы, что нам пора.
Из кармана куртки вынув виски,
Он сказал нам: «Русские!.. Ура!..»

Мы идем, нас опьяняют вязы.
На скамейке у кустов драцен
Напевает парень долговязый
То, что пел когда-то нам Дассен.
Здесь, неподалеку от Монмартра
Ощущается парижский пульс.
Не сегодня и пускай не завтра,
Но сюда когда-то я вернусь.

Champs-Elysees* (фр.) – Елисейские поля.

ВИСБАДЕНСКИЙ ВОКЗАЛ

Наступит ночь, зажгутся фонари.
Напутешествовавшись за день,
Пьем кофе и едим картофель фри;
Гостеприимен был Висбаден.

В источнике на площади вода
Солоновата и противна.
Но от нее такого нет вреда,
Как от вина и кофеина.

Сейчас мы едем в Кобленц, наш маршрут
Вдоль Рейна снова поездами.
Есть на вокзале несколько минут
И мы любуемся цветами.

Особый мир – висбаденский вокзал,
Комфортно, нет бродяг бездомных.
Наш покупательский потенциал
Велик был при запросах скромных.

Везде, куда не упирался взгляд,
Отличие одно – порядок.
Сравнений мне в России не простят,
Поэтому в стихах я краток.

Евро сто я с легкостью потрачу,
Выпью пива в маленьком кафе.
Радости ни от кого не прячу,
Я судьбу вписал в своей графе.

Я решил загадку из загадок,
Я теперь хозяин королей.
Установлен будет мой порядок;
Наливай, официант, смелей.

Никогда не поздно научиться
Не менять решения свои.
Если ждет меня, к примеру, Ницца,
То придется ехать… Се ля ви…

Но пока гуляю в Люксембурге,
Посетил сегодня Нотр Дам.
А мечтал ведь побывать на юге,
Говорят, волшебны ночи там.

Ждет автобус возле Голден Леди.
Что-то мне, волнуясь, говоришь.
Мы с тобою завтра утром едем
Погулять во Францию, в Париж.

Крупнолицый. В золотой оправе
Два экрана на носу – очки.
Из-за стекол говорят о славе
Блеском настороженным зрачки.

Щеки, словно брыжи у бульдога,
В полуглобус переходит грудь.
В ритме пережевыванья глотка
Издает глотательную жуть.

Воздух ноздри всасывают шумно
С присвистом, как плунжерный насос.
На ушах мясистых – полулунах
Стебли темных вьющихся волос.

Оценив присутствующих взглядом,
Чмокнув, чай решительно всосал,
И с кряхтеньем полуплотоядным
Шагом медленным покинул зал.

Мозеля поток стремится к Рейну,
В синей мгле темнеет Римский Мост.
Мутная вода выносит пену
На холодный каменистый плес.

Горы, словно вспученные спины
Древних монстров, спящих вечным сном,
Охраняющих покой долины
Знаменитой мозельским вином.

На автобусном окне рисую
Странный и бессмысленный пунктир.
Ищет взгляд мой статую святую;
Покидаю спящий город Трир.

Рулон бумаги туалетной.
«И что такого?» – Спросишь ты.
По сути, друг мой, перманентно
Бумага – символ чистоты.
Бывают разными рулоны
По мягкости и метражу.
Я ежедневно полусонно
В своих руках ее держу.

Предназначение прямое
Вполне естественно для нас.
Но мой товарищ каланхоэ
В бумаге жмет, чтоб сделать мазь.
А кто-то, отмотав с полметра,
Сминает и сует в башмак.
Соседка в недрах шифоньера
От моли в ней хранит табак.

Бумагой протирают руки
И губы после жирных блюд.
Мне говорили в виде шутки,
Что в колбасу ее суют.
Я в этом, правда, не уверен;
Но есть от насморка прононс.
И иногда, по крайней мере,
Сморкаясь, вытираю нос.

Тяжелый крест стоит передо мной,
На нем смердит дымящееся тело.
Из уст его сочится грязный гной,
Оно ведь что-то мне сказать хотело.

Но не смогло. Клокочет в горле ложь,
Бурлит, вскипает, рвет гортань до крови.
И солнца луч кромсает, словно нож,
Огнем сжигая кожные покровы.

Агония распятого страшна,
В нем, неизбежным тлением объятом,
Смертельным ядом плоть начинена…
Себя я видел на кресте распятым.

Это было пламя на снегу –
Роз букет. В бутонах ярко-красных
Огненной стихии вечный праздник,
Описать который не смогу.

Лепестки слегка припорошив,
Отражало серебро снежинок
Не огня и снега поединок;
Лишь контраст, а он красноречив.

Лепестки хранили губ тепло
И, возможно, некий трепет чувства,
Схожего в порыве на безумство,
И в котором нежности предлог.

Роз не оценивший человек
Загасил огонь, любовь несущий,
С миной, равнодушию присущей,
Символ страсти выбросил на снег.

Полыхало пламя на снегу,
Медленно сникая, замерзая.
Подбежав и красоту спасая,
Розы согреваю набегу.

Я тебе совсем не товарищ,
Я тебе и не друг, и не враг.
Мы сошлись при свете пожарищ,
Чтоб понять: чей же крепче кулак.
Мы с тобой соперники в схватке,
Только в ней победителей нет.
Если ты, боец, не в порядке,
Дашь Всевышнему раньше ответ.

На удар отвечу ударом,
Я хочу, чтобы ты не упал.
Не нужна победа задаром;
Ты боец, как Ашурбанипал.
И поверь мне, лучшим исходом,
Пусть и схватка была горяча,
Окропленная едким потом,
Боевая, но все же ничья.

Если все же падет соперник,
Победивший склонится над ним
И опустится на колени,
Чтоб боец был Всевышним храним.
Ведь он долг свой исполнил честно,
В поединке стоял до конца.
Эта песня будет уместна –
Поминальная песня бойца.